Синдромы навязчивых состоянии и фобическии синдром

(симптомы, зависящие от инертности нервных процессов)

Навязчивые состояния В. А. Гиляровский определяет как такие, «которые, не будучи значительны по своему содержанию, всецело овладевают больным, настойчиво возвращаются, несмотря на все усилия освободиться от них при ясном сознании их ненужности, бессмысленности».

Состояния навязчивости были описаны в медицине значительно раньше, чем они были выделены в особую группу.

Указание на них впервые встречается в «Наблюдениях» Платтера, написанных в XVII веке, и в работах Пинеля в начале XIX века. Однако эти авторы только описали клиническую картину состояний навязчивости, не дав им ни определения, ни объяснения.

Эскироль описал их под именем мономаний, различая интеллектуальные мономании, аффективные, проявляющиеся в изменениях характера, и инстинктивные, т. е. болезненные влечения.

Группа мономаний в этот период развития науки обнимала как навязчивые мысли, так и навязчивые страхи. Термин «мономания» показывает, что понимание симптома было узко локалистическое, как поражение части функции. При этом каждая мономания считалась самостоятельным заболеванием. Клиницисты описывали столько отдельных заболеваний, сколько имеется предметов, которых можно бояться, и мыслей и действий, которые можно повторять. Самостоятельными формами заболевания считались аритмомания, ономатомания, агорафобия, клаустрофобия и т. д.

Впервые И. М. Балинский и через 20 лет Вестфаль указали на общий признак всех навязчивых состояний : чуждость их содержания сознанию больных и невозможность от них освободиться; эти авторы объединили, таким образом, ряд заболеваний, ранее считавшихся различными, в одну группу.

Уже тогда было отмечено, что несмотря на сохранность сознания больных все формы состояний навязчивости резко расстраивают их поведение.

Господствовавшее в психиатрии XIX в. идеалистическое психологическое направление видело причину навязчивых состояний в нарушениях отдельных психических функций: или мышления, или эмоциональной сферы, или воли. Некоторые авторы считали навязчивые состояния абортивной параноей, другие — фобией, «потерявшей страх».

Арно отмечал, что фундаментом навязчивости является абулия, а содержание ее, идея, мысль — лишь внешняя одежда, придающая каждой навязчивости ее индивидуальность.

Жанэ рассматривал навязчивые состояния как следствие понижения психического напряжения с заменой высших психических функций «иерархически» низшими, примитивными. Оставаясь представителем психологического направления и разделяя все его ошибки, Жанэ все же правильно отмечал участие в образовании симптома навязчивости влияний внешней среды.

По его мнению, содержание навязчивых мыслей и предметы фобий являются символами профессиональной деятельности больных, становящейся для них непосильной.

Крафт-Эбинг пытался объяснить навязчивые состояния деятельностью подсознательной сферы. Его идею развили и довели до крайнего, абсурдного предела представители психоаналитического направления. Так, Фрейд прочность навязчивых состояний объяснял их двойственной природой; тем, что они одновременно выражают и удовлетворение запретного сексуального влечения и наказание за него.

Крепелин, Левенфельд и некоторые другие авторы считали, что сущность навязчивости состоит в незаконченности переживания и «неподвижности» психики.

Прогрессивное направление отечественной психиатрии и невропатологии XIX и XX вв., несмотря на психологическое понимание навязчивых и других психических нарушений, выразилось в отказе от дробления психической деятельности на изолированные сферы и в признании участия в патологических состояниях всей психики в целом.

С. С. Корсаков, описывая навязчивые идеи, признавал, что хотя основное нарушение при них касается мышления, интеллектуальной сферы, эмоциональная и волевая деятельность также принимают участие в их образовании.

Он писал: «несомненно, что в значительной степени при навязчивых идеях страдает эмоциональная сфера, так как навязывающиеся идеи вызывают чрезвычайное волнение, — и воля, особенно та функция воли, которая выражается в акте внимания… Но в то же время навязчивые идеи относятся и к расстройствам в сфере интеллекта, так как обусловливаются тем, что некоторые идеи имеют стремительную наклонность являться в сознании совместно и переходить порог сознательности, привлекая к себе внимание и давая направление мыслям и чувствам».

Л. О. Даркшевич также считал, что при навязчивых состояниях ненормальность отмечается во всех 3 сферах психики человека.

Разделяя мнение П. Б. Ганнушкина и С. А. Суханова о значении в развитии навязчивых состояний особенностей характера, Н. И. Скляр определял их следующими словами: «в характере этих больных имеется известная инертность, косность, стремление держатся и повторять до бесконечности представления и действия, которые однажды появились. В равнодушии и инертности характера заключается причина того, что эмоция угасает, а представление и действие остаются».

Таким образом, он значительно ближе подходил к современному физиологическому пониманию сущности навязчивых состояний, чем его современник Левенфельд, отмечавший незаконченность переживания и неподвижность психики.

Ошибочность психологических теорий навязчивых состояний заключается в их идеалистической сущности, в признании особых, не зависящих от деятельности головного мозга психических функций и в отрыве болезненных состояний от нервных процессов.

Это положение вызвало у ряда невропатологов стремление состояния навязчивости объяснить физиологически.

Физиологические теории в основном сводились к мысли о самопроизвольном возбуждении отдельных нервных клеток и групп клеток и не могли вскрыть истинную сущность навязчивых состояний. Причина несостоятельности этих теорий лежит в ограниченности знаний о физиологии больших полушарий головного мозга и механистическом направлении в физиологии.

Под влиянием учения И. П. Павлова некоторые зарубежные невропатологи стали рассматривать навязчивый синдром как патологический условный рефлекс.

Эта теория не нашла широкого применения за рубежом, ибо шла в разрез с господствующим идеалистическим направлением в невропатологии и в то же время не учитывала и не объясняла всех особенностей состояний навязчивости.

В. М. Бехтерев указывал на нарушение при навязчивых состояниях сочетательной деятельности с преобладанием возбуждения эмоциональной сферы, вследствие чего образуются патологически прочные сочетательные рефлексы. Однако в понятие условного или сочетательного рефлекса не могли уложиться все особенности состояний навязчивости и сущность их оставалась не вскрытой.

Попытка связать состояния навязчивости с какой-либо определенной формой заболевания — невроз навязчивости, циклотимия, психастения, шизофрения — также не увенчалась успехом. Клинические наблюдения показали, что состояния навязчивости встречаются при самых разнообразных нервных и психических заболеваниях, сохраняя свои основные характерные черты и отличаясь лишь некоторыми несущественными подробностями, т. е. что навязчивость есть лишь синдром, а не свойство определенного заболевания.

Глубокий анализ сущности и патофизиологического механизма состояний навязчивости был дан И. П. Павловым на основании экспериментальных исследований и клинических наблюдений. Основываясь на установленном им патофизиологическом механизме, И. П. Павлов разделил синдром навязчивости на 2 различные группы : синдром навязчивости и фобический синдром.

Навязчивые мысли и действия он рассматривал как функционально динамические очаги застойного возбуждения, вызываемые перенапряжением последнего или столкновением его с тормозным процессом; фобии — как патологическую лабильность торможения.

Инертность раздражительного процесса И. П. Павлов считал формой ослабления соответствующих нервных клеток, вследствие чего раздражительный процесс теряет одно из основных своих свойств — подвижность.

В связи с этим состояния навязчивости И. П. Павлов считал не симптомом, характеризующим определенное заболевание, а проявлением вообще слабости нервных клеток, могущим встречаться при любых патологических состояниях высшей нервной деятельности.

Патологическая инертность у человека может развиваться во всех отделах высшей нервной деятельности, как в первой, так и во второй сигнальных системах, в речевой деятельности, образном мышлении и двигательном анализаторе. И. П. Павлов писал: «Если как очевидно прямо, стереотипия, итерация и персеверация имеют свое естественное основание в патологической инертности раздражительного процесса разных двигательных клеток, то и механизм навязчивого невроза и паранойи должен быть тот же. Дело идет только о других клетках или группах их, связанных с нашими ощущениями и представлениями. Таким образом, только один ряд ощущений и представлений, связанных с больными клетками, делается ненормально устойчивым и не поддается задерживающему влиянию других многочисленных ощущений и представлений, более соответствующих действительности, благодаря здоровому состоянию их клеток».

Работами учеников И. П. Павлова было углублено понимание общего нервного механизма навязчивых состояний, их клинической картины, течения и отдельных проявлений.

Понимание навязчивости как патологической инертности раздражительного процесса в отдельных функционально динамических очагах дает возможность вскрыть отдельные отличительные черты синдрома навязчивости.

Невозможность освободиться от состояний навязчивости ни усилиями воли, ни новыми впечатлениями объясняется непосредственно ослаблением подвижности раздражительного процесса в патологическом очаге и сопутствующим изменением процесса индукции. Развитие последовательной индукции в самом очаге инертного возбуждения вследствие его инертности замедляется ; одновременная индукция из других, не застойных очагов возбуждения оказывается слабой. Поэтому инертный раздражительный процесс не уступает ни внешнему торможению от новых раздражителей, ни последовательной индукции, возникающей в самом очаге застойного возбуждения.

Вторым свойством навязчивых состояний является постоянное их возникновение в сознании больных без видимой внешней причины, давшее повод предполагать спонтанное возбуждение в отдельных корковых центрах.

В основе этого свойства состояний навязчивости лежит процесс суммации возбуждения.

При наличии в коре головного мозга функционально-динамического очага застойного возбуждения, играющего роль доминанты, вновь падающие на нее раздражители суммируются с уже имеющимся возбуждением и усиливают его. При этом больные не замечают подействовавшего на них слабого внешнего раздражителя, а испытывают лишь как бы беспричинно возникающее навязчивое состояние.

У одного из больных неврастенией, заболевшего после смерти жены, имело место в качестве основного симптома навязчивое представление ее предсмертных стонов. Случайные слабые звуковые раздражители — стук, скрип, звук человеческого голоса, — суммируясь с возбуждением инертного функционально-динамического очага, вызывали у него появление навязчивого симптома.

Законом суммации объясняется также невозможность устранить навязчивые, тягостные для больных по своему содержанию мысли и представления и заменить их более приятными.

Приятные мысли или только усиливают состояния навязчивости или сами в них включаются.

Архитектор, 34 лет, больной неврастенией, заявлял, что попытки вызвать приятные мысли или отвлечься чтением бодрых книг, при появлении навязчивых представлений смерти любимой матери, только затягивают течение навязчивости.

Больной, страдавший навязчивым представлением женщин в неэстетическом виде, пытался бороться с навязчивостью, мысленно вызывая образ любимой девушки. Попытки его привели лишь к тому, что и этот образ включился в навязчивое представление, еще более усилив тяжесть переживаний больного.

Силой, длительностью и малоподвижностью инертного возбуждения объясняется чувство незаконченности и неудовлетворенности, испытываемое больными во время состояний навязчивости.

Окончание состояния навязчивости вследствие истощения обусловливающего его инертного возбуждения сопровождается обычно чувством субъективного облегчения.

«Точно родила» — определяла это чувство больная с симптомом навязчивого припоминания названий (ономатомания), «точно задыхался и вдруг смог вздохнуть» — говорит больной с навязчивым счетом.

Чуждость содержания состояний навязчивости сознанию больного объясняется перерывом ассоциативных связей между содержанием навязчивости и другими переживаниями больных. Патофизиологический механизм этого явления состоит в развитии глубокой отрицательной индукции из очага патологически инертного застойного возбуждения.

Поэтому больные не узнают в содержании состояний навязчивости своих мыслей или прошлых переживаний.

Так, больной, 18 лет, по профессии продавец, страдал навязчивым влечением ударить, ущипнуть, толкнуть лиц им наиболее уважаемых, или, хотя и не знакомых, но старше его по возрасту. Своего симптома стыдился, считал такие желания совершенно ему чуждыми.

Из биографии больного удалось узнать, что, подвергаясь в детские годы шуткам и насмешкам старших братьев, он мечтал таким способом отомстить им, никогда не решаясь осуществить свои агрессивные желания. Таким образом, в сознании больного раздельно, не связываясь друг с другом, сохранялись как воспоминания детства, так и обусловленное ими содержание навязчивых состояний.

Часто состояние навязчивости проявляется в мыслях, по содержанию своему незначительных для больных. Обычно эти мысли или имели значение в прошлом или косвенно, ассоциативно были связаны со значимыми для больных переживаниями.

Кроме мыслей, навязчивым характером могут обладать представления, иногда достигающие яркости галлюцинации. Последние зависят от образования очагов застойного возбуждения в первой сигнальной системе.

Больная, 48 лет, по профессии портниха, работавшая на конвейере, на операции стачивания рукавов, заболев неврастенией, имела в качестве одного из симптомов навязчивые галлюцинации : перед нею двигались рукава, при этом она отчетливо различала цвет материала и фасон.

Навязчивые галлюцинации встречаются при всех формах неврозов, но особенно часто при истерии.

Пик  указывал на яркость навязчивых галлюцинаций у больных истерией и бледность, неясность их при неврастении и психастении.

А. Г. Иванов-Смоленский частоту проявлений навязчивых представлений у больных истерией и их яркость ставит в зависимость от преобладания при истерии фантазии, образного мышления, т. е. деятельности первой сигнальной системы.

Навязчивые мысли и представления иногда имеют содержание, противоположное нормальной сознательной деятельности больных — так называемые контрастные мысли. В прежнее время их называли «хульными» мыслями, так как они, встречаясь у религиозных людей, имели кощунственное содержание в отношении церковных обрядов и верований. Вместе с уменьшением религиозности среди населения Советского Союза хульные мысли почти исчезли, но навязчивые мысли с контрастным содержанием встречаются часто. Один из наблюдаемых нами больных страдал навязчивой мыслью, что он может сбросить с моста в Неву единственную дочь; другой имел навязчивую слуховую галлюцинацию в виде слышимых им слов «Надя умерла», относящихся к его жене, к которой он был искренне привязан. Одна из больных — любящая и заботливая мать — с мучительным чувством навязчивости вслух и мысленно ругала бранными словами своих детей.

Контрастные навязчивые мысли дали повод Фрейду и другим сторонникам психоанализа для ошибочного заключения о наличии у больных криминальных влечений, вытесненных в бессознательное и прорывающихся в сознание в виде болезненного симптома.

Истинной причиной контрастных навязчивых состояний является их патофизиологический механизм в виде ультрапарадоксальной фазы.

В эксперименте на животных эта фаза проявляется в извращении действия раздражителей : положительные действуют тормозящим образом, а тормозные раздражители приобретают возбуждающее значение.

У человека ультрапарадоксальная фаза проявляется заменой определенных представлений или мыслей, характерных для личности данного человека, противоположными ему по содержанию.

Наличие ультрапарадоксальной фазы при контрастных мыслях подтверждает Е. А. Попов.

К числу навязчивых состояний относятся также навязчивые движения, в основе которых лежит образование функционально-динамических очагов в двигательном анализаторе.

В зависимости от величины очага застойного возбуждения они имеют форму или отдельных подергиваний — тиков, или простых, координированных движений, или сложного двигательного ритуала.

Навязчивому двигательному ритуалу обычно придают значение «очистительного» или охранительного акта. С. С. Корсаков писал о навязчивых движениях: «действие имеет значение очистительного акта, освобождающего человека от неприятного чувства. Какое это действие — это в различных случаях бывает различно, иногда оно логически вытекает из той мысли, которая тревожит больного, иногда же отношение этого действия к мысли совершенно странное, случайное». «Очистительное» и защитное значение для больных некоторых навязчивых действий не вызывает сомнения (например, мытье рук при навязчивой мысли об их загрязнении). Иногда можно найти логическую связь между навязчивой мыслью и навязчивым двигательным ритуалом, но часто никакой связи между ними установить не удается. Больные прикасаются к пуговицам своей одежды, к частям собственного тела, обходят различные предметы, делают прыжки и т. д. Эта форма навязчивого ритуала объясняется замыканием временной связи между случайно произведенным действием и облегчением при окончании состояния навязчивости. На одной из клинических «Сред» И. П. Павлов сказал: «многие приемы все-таки из обычных приемов, а многие благодаря случайности : что-то совпало с чем то, или с тем, что плохое повлекло за собой, или с тем, что какая- нибудь угроза отошла благополучно. Это чисто деятельность первой сигнальной системы условных рефлексов.»

Охранительное значение навязчивого ритуала можно объяснить следующим образом. Раздражители того же анализатора, той же системы, к которой относятся навязчивые состояния, по закону суммации, усиливают возбуждение в застойном очаге.

Возбуждение, возникающее в другом анализаторе, не так легко суммируется с возбуждением в первичном застойном очаге, в связи с чем при повторении его создается второй очаг инертного возбуждения, который по закону отрицательной индукции уменьшает возбуждение в первичном функционально-динамическом очаге застойного возбуждения.

Таким образом, защитное, успокоительное влияние навязчивого двигательного ритуала зависит главным образом от физиологического механизма взаимной индукции.

Правильность такого объяснения подтверждается тем, что при образовании первичного очага в двигательном анализаторе защитный ритуал имеет не двигательный, а какой-либо иной характер, т. е. вторичный очаг возбуждения развивается опять-таки в другом анализаторе.

Так, больная, 32 лет, домашняя хозяйка, имела двигательную навязчивость в виде бесконечного подбрасывания кверху предметов домашнего обихода. Очевидно, очаг инертного возбуждения образовался у нее в двигательном анализаторе. Защитный ритуал у больной заключался в словесной формуле, произносимой ею или про себя, мысленно, или громко вслух : «я буду самой счастливой из всех самых счастливых, если прекращу это сумасшедшее действие». Хотя при произнесении слов также имеет место возбуждение в двигательном анализаторе, успокоительное значение имеет не артикуляция, а возбуждение во второй сигнальной системе.

Иногда, особенно при психастении, имеют место навязчивые сомнения. Больные проверяют по несколько раз, заперты ли двери, погашен ли огонь и т. д. Иногда такие больные не могут выполнить ни одного действия, так как сомневаются в правильности принятого решения и переходят от одного решения к другому.

А. Г. Иванов-Смоленский и Е. А. Попов основой навязчивых сомнений считают нарушение процесса индукции. Мы полагаем, что в основе навязчивых сомнений лежит не только нарушение индукционных отношений, но и инертность раздражительного процесса в двух противоположных (по содержанию) очагах возбуждения. Точно патофизиологический механизм навязчивых сомнений еще не установлен.

Механизм навязчивых состояний, заключающийся в развитии в отдельных функционально-динамических очагах инертного возбуждения, устанавливается не только клиническими наблюдениями, но и экспериментальными исследованиями больных с навязчивыми синдромами.

Л. Б. Гаккель, применяя исследование простой двигательной реакции и ассоциативный эксперимент, и М. И. Середина, исследуя больных с состояниями навязчивости при помощи методики А. Г. Иванова-Смоленского и ассоциативного эксперимента, установили инертность раздражительного процесса у исследуемых ими больных.

Кроме того, М. И. Середина показала наличие у больных с навязчивыми состояниями выраженного торможения вследствие суммации отрицательной индукции и запредельного торможения.

Е. К. Яковлева отметила однообразие, малоподвижность, инертность электроэнцефалограмм при навязчивых состояниях.

Хотя фобии являются частым симптомом неврозов, патофизиологический механизм их окончательно не установлен.

В начале изучения неврозов И. П. Павлов считал, в согласии с клиникой, фобии одной из форм навязчивых состояний. После получения экспериментальной фобии у собаки «Джона» он отделил их от остальных навязчивых состояний, считая основой фобии лабильность торможения, а основой навязчивых состояний — инертность раздражительного процесса.

Незадолго до смерти, на «Среде» 19 февраля 1936 г., И. П. Павлов говорил: «фобия — это болезненное состояние тормозного процесса. Вы помните, что всякое истязание, как я говорю, тормозного процесса ведет к его болезненному состоянию и к фобии, к чрезвычайной чувствительности и лабильности торможения, которая излечивается автоматически наступающим сном».

М. К. Петрова, создавая у животных в раннем возрасте нервную травму, сбрасыванием их с высоты, а в более позднем периоде жизни, подвергая их перенапряжению тормозного процесса, показала, что содержание фобии заимствуется из раннего травмировавшего высшую нервную деятельность переживания.

Наличие торможения в коре больших полушарий у больных с фобическим синдромом было экспериментально проверено М. И. Серединой по методике А. Г. Иванова-Смоленского, Л. Б. Гаккель и др.

Л. Б. Гаккель, применив исследование простой двигательной реакции и ассоциативный эксперимент у 3 больных, страдающих фобией острых предметов и темноты, наблюдала, что в присутствии предмета фобии латентный период ответных реакций при обоих формах исследования удлинялся. В период выздоровления при прекращении или уменьшении чувства страха торможение ответных реакций сохранялось, хотя и в меньшей степени, чем на высоте заболевания.

Что же касается лабильности или инертности развивающегося торможения — вопрос остается открытым. Постоянство предмета фобии заставляет думать, что механизм фобического синдрома состоит в одновременном развитии лабильности тормозного и инертности раздражительного процессов. В основе некоторых фобий лежит патологически прочный тормозной условный рефлекс. Таким образом, фобический синдром является сборной группой симптомов с различным патофизиологическим механизмом.

А. Г. Иванов-Смоленский выделяет 2 группы фобий. В основе первой лежит инертная генерализованная самозащитная реакция. Вторая форма фобий является следствием искаженного отражения первичной нервной травмы, связанного с выраженными вегетативными нарушениями.

У больных неврозами с фобическим синдромом торможение возникает с исключительной быстротой и силой. Больные с симптомом агорафобии не могут сделать несколько шагов по улице, фобия высоты заставляет останавливаться на первой ступени лестницы и т. д. Не только фобии, ограничивающие движение, но любая форма их подавляет, тормозит больных, резко нарушая их поведение в обществе. Так, страдающие эрейтофобией (боязнью покраснения) стараются выходить из дома только вечером и ночью, в темноте; днем выходят закрывая лицо или только при солнце, чтобы покраснение лица объяснить жарой, пьют вино, чтобы вызвать заранее покраснение и т. д.

Нозофобия (боязнь заболеваний) вызывает ограничение в приеме пищи, создание особой диеты, особый ритуал одевания во избежание простуды. Часто встречается боязнь сойти с ума.

Разнообразие представлений, с которыми связано возникновение фобий, отсутствие критического отношения к болезненному симптому в период его появления указывает на распространение торможения на вторую сигнальную систему.

В то же время при фобиях при наличии нарушений корковой деятельности имеет место нарушение вегетативных процессов : расширения зрачков, побледнение лица, пиломоторный рефлекс, обильный, иногда холодный пот, одышка, учащение сердцебиений.

Р. И. Меерович и В. Н. Мясищев экспериментально показали усиление вегетативных реакций при выработке условных рефлексов у больных с фобическим синдромом.

А. Бернард и Юнг установили, что у больных со страхом высоты при подъеме на различную высоту отмечается изменение плетизмограммы и эргограммы; дыхание становится поверхностным, появляется мышечная слабость.

Появление выраженных вегетативных реакций при фобиях зависит как от нарушения регуляторной деятельности коры больших полушарий, так и от непосредственного вовлечения в реакцию, по закону индукции, подкорковых областей.

Таким образом, при фобиях имеет место нарушение всей целостной деятельности головного мозга.

У некоторых больных содержание фобии заимствуется из недавних или текущих переживаний. Так, одна из больных заболела неврастенией с симптомом агорафобии после того, как была свидетельницей уличной катастрофы. У другой больной страх пространства развился в связи с первым приступом пароксизмальной тахикардии, возникшим в детские годы, когда она одна была в лесу, вдали от дома.

Такие легко устанавливаемые связи между патогенным переживанием и содержанием фобии дали В. М. Бехтереву основание рассматривать их как простой сочетательный рефлекс.

Однако обычно механизм развития фобий бывает значительно более сложным. Анализ развития фобического синдрома показывает, что патологический рефлекс замыкается при наличии перенапряжения тормозного процесса. Так, у одной из наших больных такое перенапряжение было вызвано постоянным одиночеством, длительным ожиданием возвращения матери с работы, тягостным для нее разладом между родителями, а содержание фобии — приступом тахикардии.

У других больных предмет фобии заимствуется из полузабытых впечатлений детского возраста.

Так, служащая, 29 лет, заболела неврозом в связи с уходом в течение ряда лет за психически больным мужем. Основной симптом — боязнь пространства. Одна из дома не выходит, за руку с 5-летней дочерью может перейти улицу, но не площадь. Из автобиографии выясняется, что в детские годы родители запугивали больную опасностями, связанными с хождением по улицам, и в течение многих лет не позволяли ей одной выходить из дома.

Таким образом, перенапряжение тормозного процесса было вызвано тяжелыми переживаниями, во время болезни мужа, а содержание фобии заимствовано из детских впечатлений.

Иногда предмет фобии входит в прошлое травмировавшее переживание как отдельная его подробность, часто маловажная, почти не замечаемая самими больными.

Это объясняется тем, что при замыкании временных связей в тормозном состоянии действие слабых раздражителей может быть большим, чем сильных (парадоксальная фаза).

Одна из больных с фобическим синдромом, в детстве, живя на 2-м этаже, пережила пожар. Детей, в том числе и ее, вынесли из горящего дома через дверь, вещи пришлось выбрасывать из окон. В зрелом возрасте после тяжелых переживаний, она заболела неврастенией с основным симптомом в виде боязни высоты; приближение к окнам даже второго этажа было для больной невозможно.

Выбрасывание вещей из окон горящего дома было одной частной подробностью всего переживания и не самой сильной, но именно она определила содержание фобии.

Иногда содержание фобии может быть поставлено в связь с состоянием внутренних органов. Страх пространства нередко развивается вместе с нарушением сердечной деятельности; изменения деятельности органов дыхания способствуют возникновению боязни закрытых помещений, легкий меньеровский синдром сочетается с боязнью высоты.

Очень часто встречаются фобии заболеваний : страх сойти с ума, заболеть раком, инфарктом миокарда; в прежнее время часто встречалась сифилофобия. Нозофобии (страх болезни) иногда развиваются в связи с действительно имеющимся заболеванием, дающим неприятные ощущения, которые поддерживают существование фобий; у других больных такой связи обнаружить не удается. В этих случаях содержание фобии определяется или виденными чужими заболеваниями или сильным впечатлением от прочитанного или услышанного описания различных заболеваний.

Первый механизм возникновения нозофобий — наличие неприятных ощущений —имел место у студента 24 лет. Фобия рака гортани развилась у него во время заболевания ларингитом. Многочисленные исследования специалистами даже в период наличия неприятных ощущений, давшие отрицательный результат, не уменьшали страха. Только полное прекращение неприятных ощущений способствовало развитию более критического отношения к заболеванию и ослаблению фобии.

Второй механизм наблюдался у больной, у которой сифилофобия и боязнь загрязнения развилась под влиянием рассказов мужа-врача о виденных им больных и об опасности заражения.

Следует отметить, что при фобиях различных заболеваний критическое отношение к ним даже вне приступа страха имеется не у всех больных, что, видимо, зависит от образования мощного очага возбуждения под влиянием интероцептивных раздражений и глубокой отрицательной индукции на другие области коры больших полушарий.

Такой механизм возникновения фобии заболеваний диктует необходимость большой осторожности при санитарно-просветительной пропаганде медицинских знаний. Главным в содержании лекций и бесед должны быть вопросы профилактики; значительно меньше внимания должно быть уделено описанию симптомов и течения заболеваний. Также следует избегать красочности в описании симптомов болезни и ярких их иллюстраций.

Обычно больные имеют одну фобию — страх пространства, боязнь острых предметов и т. д. Реже у больных имеется несколько различных фобий. При этом легче сочетаются и чаще совместно встречаются родственные по содержанию фобии, например страх пространства и высоты, фобия темноты и закрытых помещений; не редким является сочетание боязни смерти и пространства. Сочетание чуждых по содержанию фобий почти не встречается, например, одновременно боязнь покраснения и агорафобия.

Фобический синдром, как и навязчивые мысли, нередко сопровождаются навязчивым двигательным ритуалом, имеющим для больных значение охранительного акта.